памяти Николая Васильевича Карпова
Автор: я
Название: Загадочная нация
Описание: О поездке Джона Торнтона в Германию и неожиданной встрече с "непостижимыми русскими". По мотивам "Берега Утопии" и "Севера и Юга".
Жанр: близок к интеллектуальному
Благодарность: Автору романа "Север и Юг" Элизабет Гаскелл и драматургу Тому Стоппарду за "Берег Утопии".
Отказ от прав: почти полностью
Приквелл
1847 год. СилезияДжон, впервые за последние 20 лет, выехал за пределы Англии. Мать была очень горда им: ее мальчика пригласили консультировать за границу. В Силезии открывалась первая хлопчатобумажная фабрика. В это время на территории нынешней Германии только начиналась индустриализация, и появлялись первые фабрики и заводы. Джон же вот уже 7 лет занимался хлопком, и его предприятие считалось одним из лучших. Он отправлялся в дорогу со смешанными чувствами. Ему и трудно было покидать фабрику (хотя он знал – с ней все будет хорошо), и хотелось посмотреть новую страну, и предвкушение чего-то необычного, столь несвойственное ему, не давало покоя.
Поселившись в небольшой гостинице на окраине города, Джон каждое утро отправлялся через весь город на фабрику. Его слушали с таким вниманием и почти восторгом, что он невольно чувствовал себя полубогом. Одним из тех героев, которые в древние времена, спустившись с неба, давали людям огонь и знания. Промышленники, сгрудившись вокруг Джона, старались не упустить ни одного слова, ни единого жеста, а он с наслаждением рассказывал о том, как работают их английские машины, для чего нужна та или иная деталь, как закладывать хлопок, как обрабатывать.
Потом потянулись длинные дни, когда один из промышленников, тот, кому принадлежала фабрика, нанимал работников, и снова Джон объяснял им все сначала. Словом, его недолгая поездка, рассчитанная на месяц, затянулась на три месяца, по истечении которых он ощутил непреодолимое желание хоть немного отдохнуть. Хозяин гостиницы подсказал ему место.
Ранним утром, собрав свои вещи, мистер Торнтон отправился в Зальцбрунн, славившийся не только удивительной минеральной водой, излечивающей все болезни, но и чудным воздухом и красивыми пейзажами.
Он планировал пробыть тут пару-тройку дней, но в день, на который был назначен отъезд, произошло событие, которое изменило не только его планы, но и жизнь. Джон присел за столиком на веранде. Кроме него на ней было только два человека. Один из них вальяжно развалившись в кресле, потягивал воду и читал что-то. Второй, опираясь на трость, кашлял и внимательно наблюдал за товарищем. До Торнтона долетели обрывки незнакомого языка. Тот, что кашлял, надтреснутым голосом спросил явно что-то очень важное для него. Джон прислушался. Язык был незнакомый, но очень красивый. Его собеседник спокойно отложил листы бумаги, потер подбородок и ответил спокойно и мягко. Судя по интонации, он не соглашался. Джон сам не заметил, как пересел поближе и, стараясь быть не замеченным, вслушивался в разговор.
Нервный господин с ужасным кашлем вскочил, что-то возмущенно заговорил и в запале едва не задел Джона тростью.
Заметив это, он приложил руку к груди, слегка поклонился и, видимо, извинился.
- Ничего-ничего, - быстро проговорил Джон.
Господин в белом костюме медленно оглянулся и, улыбнувшись, поинтересовался:
- Вы англичанин?
- Да, мистер…
- Тургенев, - наклонил голову господин. – Присаживайтесь к нам. Знакомьтесь, это мой друг Виссарион.
- Белинский, - прокашлял его друг.
Ни одно, ни другое имя совершенно ни о чем не говорили Джону. Ему, всю жизнь проведшему в маленьком английском городке, было невдомек, что он разговаривает с одним из самых блестящих русских критиков, что до Тургенева, то его пока и в родных пенатах знали не очень хорошо. Он относительно недавно дебютировал в литературе со стихами и романтической историей о Параше. Но именно Тургенев привлек внимание Торнтона. То ли своим спокойствием, то ли легкой иронией по отношению к себе, одним словом, он расположил его к себе совершенно.
- Если не секрет, о чем Вы так бурно спорили? – осторожно спросил Джон.
- Мне сложно будет объяснить это Вам, Джон, - Тургенев взъерошил волосы на голове. – Вы, должно быть, ничего не знаете о России и ее писателях…
Джон покачал головой.
- Спор у нас был литературный. Виссарион – литературный критик.
Белинский все это время, казалось, не слушал их. Он крутил в руках исписанные листки, поминутно заглядывая в них, словно желая отыскать там какую-то важную мысль.
- Виссарион, как мне объяснить молодому человеку суть нашего спора? – обратился Иван к другу.
- Дать ему прочитать все, что написал Гоголь, - недовольно пробурчал Виссарион.
- Ну, это невозможно, - ласково улыбнулся Тургенев. – Понимаете, в чем дело, один наш друг…
- Гоголь? – внезапно спросил Джон.
- Да, он. Вы умеете слушать. Так вот он – замечательный писатель. И вдруг написал нечто, что возмутило Висяшу.
Джон невольно взглянул на Белинского. Висяша… имя как-то совершенно не соотносилось с этим человеком.
- Почему Висяша? – попытался прояснить он.
Тургенев улыбнулся:
- Потому что мы давние друзья, я его очень люблю.
Джон не очень понял это объяснение, но промолчал.
- Понимаете, у нас так принято. Друзья ласково обращаются друг к другу. Любя.
Джон кивнул, все еще не очень понимая.
- Так что же написал этот ваш Гоголь?
- Скажи-скажи ему, что он предал реализм, - внезапно взвился Белинский, скорее почувствовав, чем, поняв суть вопроса, - он стал прихвостнем царя.
- Капитан, не так бурно. Великобритания тоже королевская страна.
- Будто существуют другие, - недовольно проворчал Белинский.
- Молодой человек, Вы очень спешите? – неожиданно спросил Тургенев.
И Джон, который за полчаса до этого страшно спешил на поезд, ответил, что он совершенно свободен еще несколько дней.
Эти несколько дней были упоительно-прекрасными. Так случается, когда человек влюбляется и трепетно относится к каждому слову, сказанному предметом любви, ходит за ним по пятам и мучается, если не видит. Только Джон влюбился в какую-то доселе неведомую ему страну и ее людей, которые в эти дни рассказывали о том, что такое Россия. Поначалу его страшно раздражал Белинский, говоривший всегда надсадным голосом, поминутно кашлявший, и не знавший ни английского, ни французского. И его сильно удивляло, что Иван так заботится о нем, все время обращается к нему с вопросами и старательно пытается включить в разговор. Джону казалось, что не будь этого человека, он узнал бы больше. Сейчас же он был вынужден слушать перевод своих слов и того, что говорил Висяша, как ласково называл друга Тургенев. Вежливость не позволяла Джону делать замечания или выражать свое возмущение, но однажды Белинский, рассмеявшись неизвестно чему, кивнул на него и проговорил:
- Ваня, погляди, как я его раздражаю. И ведь молчит. Вежливая нация – англичане.
Тургенев улыбнулся, как всегда бывало, светлой и доброй улыбкой, и перевел его слова Джону. Торнтон почувствовал, что краснеет, а Белинский вдруг обхватил его за плечи и тихо произнес:
- Да будет вам. Меня слишком многие не любят. Пусть я не знаю английского и с трудом изъясняюсь по-французски, но я же не идиот.
- Джон, когда-нибудь ты будешь гордиться тем, что говорил с ним вот так, запросто, - усмехнулся Тургенев. – Белинский – удивительный человек. Никто лучше его не знает нашей литературы и театра. И не чувствует лучше, поверь мне.
Эти слова были сказаны с нежной иронией, но, несмотря на это, Джон понял, как Иван уважает этого странного человека. А то, что Виссарион ничуть не обиделся на его раздражение, заставило Торнтона получше присмотреться к нему.
Они подолгу гуляли по холмам Зальцбрунна, временами замирая на оном месте и просто молча любуясь картинами природы, открывавшимися им. Белинский говорил тихо, словно берег силы, Тургенев подстраивался под его шаг, тон и никогда не спорил с ним. Скорее, иронизировал над какими-то словами, но делал это так незаметно и мягко, что Белинский, казалось, не замечал этого. Тургенев рассказывал о своей стране, о поэтах, даже подарил Джону томик Пушкина на русском языке, упросив Висяшу, оставить на нем автограф. Некоторые вещи он перевел ему. Джон не очень понял, чем так восхищаются эти странные русские. Белинский покачал головой:
- Все это лучше читать на родном языке, молодой человек. Я вот так и не выучил языки настолько, чтобы в оригинале читать Шекспира и Гете, но теперь уже поздно… да и некогда.
Он сказал это так печально, что Джон невольно коснулся его руки и проговорил что-то успокаивающее.
- Не надо, не стоит. Я знаю – мне недолго осталось. А Вы, если хотите понять Пушкина, учите русский.
Джон в отчаянии взглянул на Тургенева.
- Висяша болен чахоткой. Он всю жизнь работал, выискивая… нечто удивительное в том потоке литературы, что попадался ему. И он находил это, открывал зрителю или читателю. Мы помогали ему, чем могли. Но он… неизмеримо выше и сильнее нас.
Белинский снова застыл на одном из пригорков, задумчиво глядя вдаль.
- В такие минуты я вспоминаю Прямухино. Там тоже был невероятно красивый закат, - он закашлялся.
- Мои друзья едут в Париж, - Тургенев сел за столик и заказал себе кофе. – Неужели ты сможешь проехать мимо Парижа?
- Не смогу, - закашлялся Белинский, бросив красноречивый взгляд на друга.
- А Вы, Джон, поедете с нами? Или вам пора?
Джон не знал что ответить. То ли ему будут рады, то ли ненавязчиво предлагают отправляться восвояси.
- Поедемте с нами, - улыбнулся осунувшийся за время лечений Белинский, - с вами приятно поговорить.
Тургенев перевел слова друга. Джон и не предполагал, что может представлять хоть какой-то интерес для людей, столь далеких от промышленности. Впрочем, он никогда раньше не думал, что сам заинтересуется литературными изысканиями. Но эти люди обладали удивительным талантом – слушать и слышать. Они любили молодых и новых, непохожих на них людей, любили образовывать. А Джон, в юности лишенный возможности регулярного образования, всей душой тянулся к ним.
Продолжение следует...
Название: Загадочная нация
Описание: О поездке Джона Торнтона в Германию и неожиданной встрече с "непостижимыми русскими". По мотивам "Берега Утопии" и "Севера и Юга".
Жанр: близок к интеллектуальному
Благодарность: Автору романа "Север и Юг" Элизабет Гаскелл и драматургу Тому Стоппарду за "Берег Утопии".
Отказ от прав: почти полностью
Приквелл
1847 год. СилезияДжон, впервые за последние 20 лет, выехал за пределы Англии. Мать была очень горда им: ее мальчика пригласили консультировать за границу. В Силезии открывалась первая хлопчатобумажная фабрика. В это время на территории нынешней Германии только начиналась индустриализация, и появлялись первые фабрики и заводы. Джон же вот уже 7 лет занимался хлопком, и его предприятие считалось одним из лучших. Он отправлялся в дорогу со смешанными чувствами. Ему и трудно было покидать фабрику (хотя он знал – с ней все будет хорошо), и хотелось посмотреть новую страну, и предвкушение чего-то необычного, столь несвойственное ему, не давало покоя.
Поселившись в небольшой гостинице на окраине города, Джон каждое утро отправлялся через весь город на фабрику. Его слушали с таким вниманием и почти восторгом, что он невольно чувствовал себя полубогом. Одним из тех героев, которые в древние времена, спустившись с неба, давали людям огонь и знания. Промышленники, сгрудившись вокруг Джона, старались не упустить ни одного слова, ни единого жеста, а он с наслаждением рассказывал о том, как работают их английские машины, для чего нужна та или иная деталь, как закладывать хлопок, как обрабатывать.
Потом потянулись длинные дни, когда один из промышленников, тот, кому принадлежала фабрика, нанимал работников, и снова Джон объяснял им все сначала. Словом, его недолгая поездка, рассчитанная на месяц, затянулась на три месяца, по истечении которых он ощутил непреодолимое желание хоть немного отдохнуть. Хозяин гостиницы подсказал ему место.
Ранним утром, собрав свои вещи, мистер Торнтон отправился в Зальцбрунн, славившийся не только удивительной минеральной водой, излечивающей все болезни, но и чудным воздухом и красивыми пейзажами.
Он планировал пробыть тут пару-тройку дней, но в день, на который был назначен отъезд, произошло событие, которое изменило не только его планы, но и жизнь. Джон присел за столиком на веранде. Кроме него на ней было только два человека. Один из них вальяжно развалившись в кресле, потягивал воду и читал что-то. Второй, опираясь на трость, кашлял и внимательно наблюдал за товарищем. До Торнтона долетели обрывки незнакомого языка. Тот, что кашлял, надтреснутым голосом спросил явно что-то очень важное для него. Джон прислушался. Язык был незнакомый, но очень красивый. Его собеседник спокойно отложил листы бумаги, потер подбородок и ответил спокойно и мягко. Судя по интонации, он не соглашался. Джон сам не заметил, как пересел поближе и, стараясь быть не замеченным, вслушивался в разговор.
Нервный господин с ужасным кашлем вскочил, что-то возмущенно заговорил и в запале едва не задел Джона тростью.
Заметив это, он приложил руку к груди, слегка поклонился и, видимо, извинился.
- Ничего-ничего, - быстро проговорил Джон.
Господин в белом костюме медленно оглянулся и, улыбнувшись, поинтересовался:
- Вы англичанин?
- Да, мистер…
- Тургенев, - наклонил голову господин. – Присаживайтесь к нам. Знакомьтесь, это мой друг Виссарион.
- Белинский, - прокашлял его друг.
Ни одно, ни другое имя совершенно ни о чем не говорили Джону. Ему, всю жизнь проведшему в маленьком английском городке, было невдомек, что он разговаривает с одним из самых блестящих русских критиков, что до Тургенева, то его пока и в родных пенатах знали не очень хорошо. Он относительно недавно дебютировал в литературе со стихами и романтической историей о Параше. Но именно Тургенев привлек внимание Торнтона. То ли своим спокойствием, то ли легкой иронией по отношению к себе, одним словом, он расположил его к себе совершенно.
- Если не секрет, о чем Вы так бурно спорили? – осторожно спросил Джон.
- Мне сложно будет объяснить это Вам, Джон, - Тургенев взъерошил волосы на голове. – Вы, должно быть, ничего не знаете о России и ее писателях…
Джон покачал головой.
- Спор у нас был литературный. Виссарион – литературный критик.
Белинский все это время, казалось, не слушал их. Он крутил в руках исписанные листки, поминутно заглядывая в них, словно желая отыскать там какую-то важную мысль.
- Виссарион, как мне объяснить молодому человеку суть нашего спора? – обратился Иван к другу.
- Дать ему прочитать все, что написал Гоголь, - недовольно пробурчал Виссарион.
- Ну, это невозможно, - ласково улыбнулся Тургенев. – Понимаете, в чем дело, один наш друг…
- Гоголь? – внезапно спросил Джон.
- Да, он. Вы умеете слушать. Так вот он – замечательный писатель. И вдруг написал нечто, что возмутило Висяшу.
Джон невольно взглянул на Белинского. Висяша… имя как-то совершенно не соотносилось с этим человеком.
- Почему Висяша? – попытался прояснить он.
Тургенев улыбнулся:
- Потому что мы давние друзья, я его очень люблю.
Джон не очень понял это объяснение, но промолчал.
- Понимаете, у нас так принято. Друзья ласково обращаются друг к другу. Любя.
Джон кивнул, все еще не очень понимая.
- Так что же написал этот ваш Гоголь?
- Скажи-скажи ему, что он предал реализм, - внезапно взвился Белинский, скорее почувствовав, чем, поняв суть вопроса, - он стал прихвостнем царя.
- Капитан, не так бурно. Великобритания тоже королевская страна.
- Будто существуют другие, - недовольно проворчал Белинский.
- Молодой человек, Вы очень спешите? – неожиданно спросил Тургенев.
И Джон, который за полчаса до этого страшно спешил на поезд, ответил, что он совершенно свободен еще несколько дней.
Эти несколько дней были упоительно-прекрасными. Так случается, когда человек влюбляется и трепетно относится к каждому слову, сказанному предметом любви, ходит за ним по пятам и мучается, если не видит. Только Джон влюбился в какую-то доселе неведомую ему страну и ее людей, которые в эти дни рассказывали о том, что такое Россия. Поначалу его страшно раздражал Белинский, говоривший всегда надсадным голосом, поминутно кашлявший, и не знавший ни английского, ни французского. И его сильно удивляло, что Иван так заботится о нем, все время обращается к нему с вопросами и старательно пытается включить в разговор. Джону казалось, что не будь этого человека, он узнал бы больше. Сейчас же он был вынужден слушать перевод своих слов и того, что говорил Висяша, как ласково называл друга Тургенев. Вежливость не позволяла Джону делать замечания или выражать свое возмущение, но однажды Белинский, рассмеявшись неизвестно чему, кивнул на него и проговорил:
- Ваня, погляди, как я его раздражаю. И ведь молчит. Вежливая нация – англичане.
Тургенев улыбнулся, как всегда бывало, светлой и доброй улыбкой, и перевел его слова Джону. Торнтон почувствовал, что краснеет, а Белинский вдруг обхватил его за плечи и тихо произнес:
- Да будет вам. Меня слишком многие не любят. Пусть я не знаю английского и с трудом изъясняюсь по-французски, но я же не идиот.
- Джон, когда-нибудь ты будешь гордиться тем, что говорил с ним вот так, запросто, - усмехнулся Тургенев. – Белинский – удивительный человек. Никто лучше его не знает нашей литературы и театра. И не чувствует лучше, поверь мне.
Эти слова были сказаны с нежной иронией, но, несмотря на это, Джон понял, как Иван уважает этого странного человека. А то, что Виссарион ничуть не обиделся на его раздражение, заставило Торнтона получше присмотреться к нему.
Они подолгу гуляли по холмам Зальцбрунна, временами замирая на оном месте и просто молча любуясь картинами природы, открывавшимися им. Белинский говорил тихо, словно берег силы, Тургенев подстраивался под его шаг, тон и никогда не спорил с ним. Скорее, иронизировал над какими-то словами, но делал это так незаметно и мягко, что Белинский, казалось, не замечал этого. Тургенев рассказывал о своей стране, о поэтах, даже подарил Джону томик Пушкина на русском языке, упросив Висяшу, оставить на нем автограф. Некоторые вещи он перевел ему. Джон не очень понял, чем так восхищаются эти странные русские. Белинский покачал головой:
- Все это лучше читать на родном языке, молодой человек. Я вот так и не выучил языки настолько, чтобы в оригинале читать Шекспира и Гете, но теперь уже поздно… да и некогда.
Он сказал это так печально, что Джон невольно коснулся его руки и проговорил что-то успокаивающее.
- Не надо, не стоит. Я знаю – мне недолго осталось. А Вы, если хотите понять Пушкина, учите русский.
Джон в отчаянии взглянул на Тургенева.
- Висяша болен чахоткой. Он всю жизнь работал, выискивая… нечто удивительное в том потоке литературы, что попадался ему. И он находил это, открывал зрителю или читателю. Мы помогали ему, чем могли. Но он… неизмеримо выше и сильнее нас.
Белинский снова застыл на одном из пригорков, задумчиво глядя вдаль.
- В такие минуты я вспоминаю Прямухино. Там тоже был невероятно красивый закат, - он закашлялся.
- Мои друзья едут в Париж, - Тургенев сел за столик и заказал себе кофе. – Неужели ты сможешь проехать мимо Парижа?
- Не смогу, - закашлялся Белинский, бросив красноречивый взгляд на друга.
- А Вы, Джон, поедете с нами? Или вам пора?
Джон не знал что ответить. То ли ему будут рады, то ли ненавязчиво предлагают отправляться восвояси.
- Поедемте с нами, - улыбнулся осунувшийся за время лечений Белинский, - с вами приятно поговорить.
Тургенев перевел слова друга. Джон и не предполагал, что может представлять хоть какой-то интерес для людей, столь далеких от промышленности. Впрочем, он никогда раньше не думал, что сам заинтересуется литературными изысканиями. Но эти люди обладали удивительным талантом – слушать и слышать. Они любили молодых и новых, непохожих на них людей, любили образовывать. А Джон, в юности лишенный возможности регулярного образования, всей душой тянулся к ним.
Продолжение следует...
-
-
05.11.2010 в 20:14Учитывая содержание "Севера и юга" и характер Торнтона, такая встреча запросто могла состояться... и проходила бы именно так, имхо!
-
-
05.11.2010 в 20:16-
-
05.11.2010 в 21:29Очень понравилось введение наших писателей в сюжет.Весьма интересно вышло,жаль только что Джон так и не понял почему Александр Сергеевич вызывает у русских восхищение...
-
-
05.11.2010 в 21:34Я даже толком не поняла, кого ввела в сюжет